Праздники, омраченные трагедией. Рождество, Крещение, Святки 2011 года в брызгах крови домодедовского теракта. Кому это нужно, что стоит за всем этим, кто и ради чего готов рвать пластидом на куски собственную плоть и тела ближних, чьи деньги и чья взрывчатка заложены в пояс шахида – вопросы для спецслужб. Для религиозного человека – недоумение. Все без исключения Авраамические религии (Авраамические религии – монотеистические религии, происходящие из древней традиции, восходящей к патриарху семитских племен Аврааму. Все авраамические религии (Христианство, Ислам, Иудаизм) в той или иной мере признают Священное Писание Ветхого Завета) декларируют и проповедуют любовь к ближнему – это базовая неизменяемая первооснова религиозной идеологии. Тогда почему убийства прикрываются, а иногда легитимизируются доктринами Веры. На вопросы нашей редакции отвечает Митрополит Омский и Тарский Феодосий.
Вопрос: Россия в террористическом прицеле. Прикрываясь несуществующей религиозной догмой, фанатики смерти убивают людей, отнимая жизни ради химер. И уже не срабатывают стандартные объяснения, начинает казаться, что убийцы – одержимые, в самом традиционном смысле этого слова?
– У Апостола Петра сказано: «Блюдите, како вы опасно ходите, ибо к вам иде дьявол в сильной ярости своей и како лев хочет поглотити». Эти теракты – это сатанинство, в них нет и не может быть Бога. Прельщение. И, что особенно трагично, это есть, было и, увы, будет. Это борьба Света с тьмой, Бога с дьяволом, Добра со злом. Это страшная битва, в ней не бывает пленных, посторонних и сохраняющих нейтралитет: каждый обязательно на чьей-то стороне. И страшно, что терроризм уже у нас в Москве, в Третьем Риме, городе, где наши святыни: Матрона Московская, Сергиев Посад, храм Христа Спасителя. Этот ужас – кровопролитие – происходит в духовной столице Православного мира. Я уезжаю в Москву уже завтра (27января 2011 года) на Архиерейский собор, и мне страшно, а ведь поездка в Москву всегда была радостью для любого человека.
Вопрос: «Не все мусульмане – террористы, но все террористы – мусульмане» – этот активно внедряемый в общественное сознание месседж стремится четко разделить людей по религиозному признаку. Вернуть мир в эпоху религиозных войн, и это, как ни печально, удается. Если не полномасштабные войны, то локальные конфликты происходят под религиозными лозунгами. Вот только борьба за идею, как правило, оборачивается вполне материальными приобретениями тех, кто эти конфликты инициирует. Сколько исламского в пресловутой «исламской угрозе»?
– Все просто – «Ищи, кому выгодно», «новые крестовые походы», «исламская угроза» и тому подобное – идеологический продукт, как говорят, «Западного мира», вернее, (он, мир – разнороден) той его части, которой выгодна нестабильность, нужна разбавленная кровью «мутная вода», чтобы приумножить или сохранить собственное влияние и капиталы. Вот самый простой пример из русского фольклора: война – это самое большое зло, но есть и пословица «Кому война, а кому мать родна»... А попытка приплести к этому доктрины мировых религий – это искусная маскировка и только. Фанатик ненависти не может быть апостолом любви – он всегда чья-то кукла, обмотанная шахидским поясом. Сибирь – этнокотел, и все конфессии у нас находят общий язык. На совместных конференциях священство, раввины, муллы сидят рядом, и наши догматические расхождения нисколько не мешают нашему сотрудничеству и личной дружбе. Веру можно проповедовать, увлекать ею людей на собственном примере любви и праведной жизни, но навязать веру злом и насилием невозможно. Истина одна, и я убежден, что путь к ней лежит через любовь к ближнему и сострадание. Отчасти это проблема внешнего в духовной жизни человека. Внешнее следование обряду еще не делает человека религиозным по-настоящему. Как вера без дел мертва, так и любой обряд мертв, если в нем нет подлинной любви к ближнему, а значит, и Богу.
Вопрос: Максима «Верую, ибо абсурдно» раннехристианского теолога Квинта Септимия Флоренса Тертуллиана через пару тысяч лет получила новое смысловое наполнение. В обществе постмодерна появилась странная для ортодоксов тенденция – ее формулой стало (пессимистично) или становится (мнение оптимиста) «верую, ибо выгодно» или «верую, потому что первые лица в государстве, регионе, стране каждый церковный праздник непременно в храме, религиозные деятели на экранах и страницах». Мистический опыт идет наравне с научным, вчера еще господствующий атеизм – моветон, а нательный крест из сакрального символа стал в общественном сознании вполне легитимным ювелирным украшением с неким, не всегда осознаваемым, духовным наполнением. Насколько Православие стало внутренней потребностью даже тех, кто формально причисляет себя к православным мирянам?
– Такая проблема только внешней, декларативной религиозности есть, и ее бессмысленно отрицать. Позволю себе образное сравнение: иногда наша проповедь христианства предстает как цветок, растущий из асфальта, цветок без корней. Корневая система формировалась в советский период, пропитанный и отравленный атеизмом. Кстати, наименование «научный атеизм» столь же бессмысленно, как «антинаучная религия». Наука оперирует силлогизмами, искусство – образами, религия – работой души. Они могут сотрудничать, но не могут конкурировать. Как плотник не может быть конкурентом стеклодуву. Они делают разное для пользы всех. Именно старшее поколение иногда страдает этим внутренним противоречием. Молодежь, приходящая в церковь, воспринимает православную духовность естественно и органично. Она становится их мировоззрением без всяких внутренних противоречий. И, что особенно отрадно, ни строгость внешних норм Православного христианства, ни тяжелая внутренняя работа многих молодых людей нисколько не пугает. Ищущий правды не устает на своем пути. Современный мир слишком динамичен, изменчив, а человеку требуется незыблемая основа для жизни, неизменяемый и проверенный тысячелетиями критерий, и человек находит его в Православии.
Вопрос: Протодиакон Андрей Кураев в своих публичных выступлениях иногда намекает, а иногда говорит открыто о некой модернизации Православия, о большей публичности и более активном участии РПЦ в обсуждении общественных вопросов. Кое-кто усматривает в этом опасность для древнего православного благочестия. Есть ли риск, что возможные, предполагаемые реформы каким-то образом затронут суть Православия?
– Догматика Православного Христианства определена Вселенскими соборами, и эти догматы неизменны. А что касается модификации, то меняется мир, общество, и для диалога с ними церковь ищет новые формы. Проповедовать современному человеку нужно, общаясь с ним доступным языком. Церковь – как общественный институт – может меняться, неизменна истина, которую она несет людям.