Телеведущий Михаил Кожухов

Как отважный капитан, он объездил много стран. И вкусно, смачно, красиво передавал нам запахи диковинных мест, создавал неповторимый эффект присутствия.

Но не только кругосветными телепутешествиями славен Михаил Кожухов. В его жизни был театр — благодаря маме, театральному критику, и отчиму, замечательному актеру Алексею Петренко. В его жизни был Афган — свинцовый, кровавый. Наконец, в его жизни был Путин. Правда, о работе с премьер-министром Михаил рассказывать не любит. Он вообще довольно закрытый человек. Тем и интересен.

— Кризис сильно вас задел?

— Очень. Я пока держусь изо всех сил и не позволяю себе делать фильмы о том, как тигры покусали дрессировщиков или как кто-то сменил пол, пока еще мне удается оставаться в области осмысленного телевидения.

— Но вам должно быть проще — вы же еще владелец ресторана «Петров-Водкин».

— Давно уже нет… В 98-м школьный товарищ предложил мне открыть ресторан. И для меня это был больше творческий проект, чем коммерческий. Оказалось, что придумывать ресторан с чистого листа не менее интересно, чем поставить спектакль или снять фильм. А почему все закончилось? Ушел из жизни товарищ, пришли другие собственники. И дальше уже стало не комфортно, не интересно.

— Сейчас совмещать телевидение с побочным бизнесом не получается?

— Не ставлю себе такой задачи, мне хватает головной боли и в кресле продюсера. Вообще телевидение — одна из самых нестабильных, нервных и кровососущих сфер человеческой жизни.

— Вы столько лет на ТВ, и сейчас такое говорите?

— Да, и я начинаю жалеть уже о том, что когда-то «сел за баранку этого пылесоса».

— Наверное, все продюсеры жалуются, но никто эту «баранку» из рук не выпустит.

— Я с удовольствием выпустил бы, если б умел делать что-нибудь еще.

— Судя по передачам, умеете вы все на свете. Или это только видимость?

— Нет, на скрипке я играть не умею, рисовать тоже, к сожалению… Серьезно говорю: если б была возможность зарабатывать на жизнь чем-то другим, и это бы получалось и доставляло удовольствие, — давно бы уже развернулся и ушел. Нет такой возможности.

— Неужели настолько все надоело, настолько тяготит?

— Я не говорю, что надоело, я говорю, что на телевидении все очень сложно. Что рынок уродливый и чудовищный, такой же коррупционный, как и вся остальная страна. И что на ТВ абсолютно наплевать всем на твои способности и таланты.

— А сколькими языками владеете?

— Думаю, что можно уверенно говорить про три языка: испанский, португальский и английский. Хотя сейчас я был в Кабуле, и вдруг из подсознания выплыли какие-то выражения на фарси, я даже не подозревал, что они где-то там еще таятся.

— Из каких соображений именно вас в свое время послали в Афганистан?

— Это как раз был необдуманный поступок с моей стороны. О котором я не только не жалею, наоборот, — считаю, что в большой степени он определил мою биографию. И я благодарен судьбе за то, что однажды с моего языка сорвалось: а давайте поеду я. В то время вопрос «кто хочет выполнить интернациональный долг?» нередко оставался без ответа… Да, и у меня в книжке «Над Кабулом чужие звезды», которая недавно вышла, есть такой эпизод. Жена корреспондента Гостелерадио Михаила Лещинского однажды при мне похвасталась, что ходила за покупками в район, в который советским было запрещено ходить. И Лещинский ответил на это очень короткой и точной фразой: «Ума бы тебе столько, сколько смелости».

— Люди, которые были на Великой Отечественной, в Афгане, на вопрос, когда было лучшее время их жизни, часто отвечают: «На войне». Можете сказать так же?

— Да, безусловно. Самое лучшее, самое яркое время в моей жизни. Во многом еще потому, что это было время наибольшей профессиональной востребованности. Вам должно быть хорошо известно, что человек, который серьезно относится к журналистскому ремеслу, работает не только за деньги. Ему нужно еще, чтобы гладили по головке, чтобы звучали аплодисменты, то есть некое общественное признание. И там это общественное признание выражалось в том, что я понимал: каждый номер газеты читают люди, и они находят в моих репортажах имена близких, что-то о них узнают. И это дорогого стоит… А потом, я всегда привожу фразу Хемингуэя, который на вопрос: «Что вы думаете о войне?» – ответил: «Я никогда не любил войну, но у меня, по-видимому, есть к ней некоторые способности». По всей вероятности, к войне у меня тоже есть «некоторые способности». Мне там было хорошо. От чувства опасности, от мужского братства, от запаха раскаленной брони, от грохота батареи «Ураган». И если чем-то я могу гордиться, то только тем, что сделал очень много, чтобы стать вровень с солдатом. Конечно, все равно я был журналистом, и в полной мере солдатскую лямку тянуть не получилось. Но я очень старался, очень…

— В боях вы тоже участвовали? Понятно, что не с автоматом…

— Почему, и с автоматом. Я тогда не знал о существовании Женевской конвенции 1913 года, которая запрещает журналистам брать в руки оружие.

— А страшно было?

— Было… Об этом тоже толком не расскажешь. Очень многословно будет… В общем, была ситуация, когда перевернулся бронетранспортер и погиб корреспондент «Известий» Саша Секретарев. БТР перевернулся потому, что водитель просто не умел водить. Там, где это произошло, я оказался через месяц. Ехал на БМП. Объезжая колонну, машина пыталась взобраться на насыпь, все сидели и спокойно курили. А мне в какой-то момент показалось, что сейчас БМП перевернется, и я погибну так же, как Саша Секретарев. И вот это было самое страшное.

— Но были же и обстрелы, и на фугасах люди подрывались…

— Да как-то не принимаешь на свой счет, тебе-то кажется, что ты Дункан Маклауд, пуля тебя не берет и мимо пролетает. Я читал какие-то социологические исследования про то, что каждый третий находившийся там испытывал постоянный страх обстрела. Но у меня такого страха не было.

— Можете про себя сказать, что вы смелый человек?

— Нет, не могу. Думаю, я достаточно трусливый человек, такой же, как и все. Я до смерти боюсь ночных бабочек. Они вызывают у меня панику просто. Понятия не имею почему, но это так.

— А было страшно, когда назначили пресс-секретарем Владимира Владимировича?

— Ну стоя перед дверью премьер-министра в первый раз, я во всяком случае испытывал волнение.

— Вы занимали должность несколько месяцев. Что же, потерянное время?

— Нет, конечно. Было очень интересно, и я дорожу этим опытом. Он многое объяснил мне: как живет страна, как она управляется, что такое бюрократический механизм, который все клянут, а в действительности без него никак. Интересно было наблюдать за тем, что происходит с людьми, когда они оказываются пред вратами власти. Очень было любопытно.

— Из кресла пресс-секретаря вы вернулись на ТВ. Это можно считать неким понижением статуса?

— Мне абсолютно все равно, чем это можно считать, я ничего про статус не знаю. Я знаю, что такое репутация. И на моей репутации это никак не отразилось.

Полный текст интервью здесь.