Дмитрий Врубель, художник

Художник Дмитрий Врубель, автор самого знаменитого граффити на Берлинской стене, которое называлось «Братский поцелуй» («Господи! Помоги мне выжить среди этой смертной любви»), на котором были изображены целующиеся Брежнев и Хонеккер. Родился в Москве в 1960 году. С 1993 года член Союза Художников Берлина. С 1996 года работает в соавторстве с Викторией Тимофеевой. С 2010 года живет в Берлине. Женат на Виктории Тимофеевой, четверо детей, один внук.

- Как появляются ваши работы?

Дмитрий Врубель. Все началось с советских газет. Главным источником неожиданностей для меня, которые я потом превращал в искусство, была газета «Правда». Даже во время перестройки читать в «Правде» было нечего, но я брал оттуда фотографии для картинок. Все читали первую страницу, где Брежнев целовался, и последнюю, где публиковались спорт и программа телевидения. Но еще были вторая и третья страницы, которые вообще никто не читал. А там были большие статьи с названиями типа «Будни секретарей обкома». С большой фотографией секретаря. И я в какой-то момент вдруг понял: вот оно! Это уже были готовые картины!

- Как на вас повлиял переезд в Берлин?

Дмитрий Врубель. Я ощутил, что я уже живу здесь, когда я понял, что мне «Моргенпост» или «Тагельшпигель» интереснее, чем газета «Русский Берлин». Я понял, что это вот и есть переход. На самом деле содержание немецкой прессы, а Германия – это же социальное государство, абсолютно копирует советскую. То есть здесь есть портрет начальника обязательно какого-нибудь, потом обязательно каких-нибудь простых людей, обязательно спорт и кто-нибудь из шоу-бизнеса. Мой основной вопрос к фотографии в советской газете был: «А что эти люди делают?». Не может быть, чтобы с такими серьезными лицами люди обсуждали решения последнего пленума ЦК КПСС. И дальше было развитие: скорее всего, они разговаривают о смерти ребенка или о старости. И здесь то же самое, мне жутко интересно угадать: а чем же они на самом деле занимаются?

- Как вы считаете, вы уже вписались в немецкую жизнь?

Дмитрий Врубель. Да она меня сама вписала. Мне очень нравилась перестроечная жизнь, потому что было недорого жить и уже не было КГБ разного. То есть выставки можно было делать и приглашать людей, кроме того, были заработки, люди покупали картинки. Я делал то, что я хотел, без оглядки на галеристов, без оглядки на рынок. И здесь мне нравится, что я пока имею возможность жить такой же жизнью. Не связываясь с галереями, не связываясь с какими-то институциями. Рисую и делаю то, что я хочу, а не то, что от меня требует рынок. Без желания куда-то вписаться и кому-то понравиться. Я и так вписан и всем нравлюсь.

- Что для вас искусство?

Дмитрий Врубель. Для меня искусство – это коммуникация. Мы с Викторией (Виктория Тимофеева — жена и соавтор Дмитрия Врубеля.-Ред.) приехали в Берлин с одной темой и одной техникой. Техника называлась «живопись на холсте» либо «графика на бумаге». За три года мы диверсифицировали все. То есть у нас кроме политической темы появилась тема эротики, появились разные «милые» вещи, котики и тому подобное. Мы начали использовать чужие картинки, чтобы в них внедрять своих персонажей. И плюс к тому мы технику начали менять. Появилась более размашистая живопись, одновременно с сохранением старых техник. У нас сейчас примерно шесть-семь техник, которые мы используем. Поэтому у нас достаточно разнообразный круг покупателей и любителей. Человеку, который активно покупает котиков, не нравятся политические вещи. Отлично! Человек, который покупает политику, ему эротика и котики поперек горла. А нам с Викторией все интересно. То есть я не могу сказать, что я это делаю для публики. Мне было интересно, можно ли из котика сделать вещь, которую человек повесит на стенку не в качестве котика, а в качестве современного арт-объекта.

- Если ли такое понятие – «низменный вкус»?

Дмитрий Врубель. Нет, есть необразованность. Те люди, которые пишут, что акции Павленского, особенно последняя акция на Красной площади: «лучше бы он там свой мозг прибил», означает, что они не в курсе истории мирового акционизма, не в курсе истории мирового искусства. Лучше бы в школе этому обучать, а то на обложке учебника «Родная речь» картина «Утро в сосновом лесу» Шишкина. И это на протяжении 15 лет. А к тому времени и импрессионисты прошли, и экспрессионисты, и Энди Уорхол, а у тебя все мишки в лесу. Конечно, здесь любые акции будут вызывать взрыв мозга. Не может быть вкуса, который сформирован на неграмотности. И Шишкин – это хорошо, но дополнить Шишкина венским акционизмом и историей русского концептуализма было бы очень полезно. Потому что это все, безусловно, связано между собой, история искусства она же непрерывная и неостановимая.

- Наибольшее количество отзывов о Павленском звучало как «Ну какой же он художник?»

Дмитрий Врубель. Это тоже отсутствие образования. Художник воспринимается только как человек с кистью в руке. Причем не просто с кистью в руке, Шишкин воспринимается не как художник, а как волшебник. Потому что человек, который видит работу Шишкина, понимает, что он так не может. Шишкин так может по каким-то причинам, а зритель – нет. Это тоже от необразованности. Понятно, что можно и зайца научить лес с медведями рисовать. Это ремесло. А в случае с Павленским волшебства нет. А есть то, что и ты можешь сделать, но Павленский это делает, и он художник и не трус, а ты не делаешь. Ну и тебе нужно как-то решить эту проблему, ты же себя уважаешь, ты же «круче», чем Павленский. Поэтому Павленский – «говно и не художник». Что самое неприятное, у кучи моих коллег это вызвало негативную реакцию еще потому, что вся западная пресса написала об этой акции именно как о художественной акции художника Павленского, а не как о сумасшедшем, как они пишут, или хулигане, или человеке, который хочет прославиться любым способом. И они думают: «Я тут своим галеризмом или своим артом занимаюсь 30 лет, и обо мне молчат, а об этом говне сразу же написали». Это чистая, незамутненная зависть. Я вообще не видел, чтобы кто-то на 100 процентов эту акцию поддержал, все с какими-то оговорочками.

- Почему вы рисовали Павленского?

Дмитрий Врубель. С этими картинками то же самое, что и с портретами Толоконниковой. Я вдруг понял, что есть концерт в Храме Христа Спасителя, есть тюремный срок, есть мировая реакция на это и, в принципе, есть икона, но иконы нет. Я считаю, что если образ входит в традиционное изобразительное искусство – графику или живопись – это такой момент запечатления, погружения в историю искусства. Чтобы это все осталось в истории искусств не только в виде самого искусства, но и в виде отражения. То же самое с Павленским. Все то, что называется современным искусством, постоянно находится на своеобразном рубеже: возьмут в будущее или не возьмут? А так получается, что любая традиционная графика и живопись, даже самая отвратительная, будет стоить денег и в каком-нибудь музее она обязательно будет храниться. Так что это месседж сегодняшний и месседж внеисторический.