Художник Дмитрий Врубель, автор самого знаменитого граффити на Берлинской стене, которое называлось «Братский поцелуй» («Господи! Помоги мне выжить среди этой смертной любви»), на котором были изображены целующиеся Брежнев и Хонеккер. Родился в Москве в 1960 году. С 1993 года член Союза Художников Берлина. С 1996 года работает в соавторстве с Викторией Тимофеевой. С 2010 года живет в Берлине. Женат на Виктории Тимофеевой, четверо детей, один внук.
- Как появляются ваши работы?
Дмитрий Врубель. Все началось с советских газет. Главным источником неожиданностей для меня, которые я потом превращал в искусство, была газета «Правда». Даже во время перестройки читать в «Правде» было нечего, но я брал оттуда фотографии для картинок. Все читали первую страницу, где Брежнев целовался, и последнюю, где публиковались спорт и программа телевидения. Но еще были вторая и третья страницы, которые вообще никто не читал. А там были большие статьи с названиями типа «Будни секретарей обкома». С большой фотографией секретаря. И я в какой-то момент вдруг понял: вот оно! Это уже были готовые картины!
- Как на вас повлиял переезд в Берлин?
Дмитрий Врубель. Я ощутил, что я уже живу здесь, когда я понял, что мне «Моргенпост» или «Тагельшпигель» интереснее, чем газета «Русский Берлин». Я понял, что это вот и есть переход. На самом деле содержание немецкой прессы, а Германия – это же социальное государство, абсолютно копирует советскую. То есть здесь есть портрет начальника обязательно какого-нибудь, потом обязательно каких-нибудь простых людей, обязательно спорт и кто-нибудь из шоу-бизнеса. Мой основной вопрос к фотографии в советской газете был: «А что эти люди делают?». Не может быть, чтобы с такими серьезными лицами люди обсуждали решения последнего пленума ЦК КПСС. И дальше было развитие: скорее всего, они разговаривают о смерти ребенка или о старости. И здесь то же самое, мне жутко интересно угадать: а чем же они на самом деле занимаются?
- Как вы считаете, вы уже вписались в немецкую жизнь?
Дмитрий Врубель. Да она меня сама вписала. Мне очень нравилась перестроечная жизнь, потому что было недорого жить и уже не было КГБ разного. То есть выставки можно было делать и приглашать людей, кроме того, были заработки, люди покупали картинки. Я делал то, что я хотел, без оглядки на галеристов, без оглядки на рынок. И здесь мне нравится, что я пока имею возможность жить такой же жизнью. Не связываясь с галереями, не связываясь с какими-то институциями. Рисую и делаю то, что я хочу, а не то, что от меня требует рынок. Без желания куда-то вписаться и кому-то понравиться. Я и так вписан и всем нравлюсь.
- Что для вас искусство?
Дмитрий Врубель. Для меня искусство – это коммуникация. Мы с Викторией (Виктория Тимофеева — жена и соавтор Дмитрия Врубеля.-Ред.) приехали в Берлин с одной темой и одной техникой. Техника называлась «живопись на холсте» либо «графика на бумаге». За три года мы диверсифицировали все. То есть у нас кроме политической темы появилась тема эротики, появились разные «милые» вещи, котики и тому подобное. Мы начали использовать чужие картинки, чтобы в них внедрять своих персонажей. И плюс к тому мы технику начали менять. Появилась более размашистая живопись, одновременно с сохранением старых техник. У нас сейчас примерно шесть-семь техник, которые мы используем. Поэтому у нас достаточно разнообразный круг покупателей и любителей. Человеку, который активно покупает котиков, не нравятся политические вещи. Отлично! Человек, который покупает политику, ему эротика и котики поперек горла. А нам с Викторией все интересно. То есть я не могу сказать, что я это делаю для публики. Мне было интересно, можно ли из котика сделать вещь, которую человек повесит на стенку не в качестве котика, а в качестве современного арт-объекта.
- Если ли такое понятие – «низменный вкус»?
Дмитрий Врубель. Нет, есть необразованность. Те люди, которые пишут, что акции Павленского, особенно последняя акция на Красной площади: «лучше бы он там свой мозг прибил», означает, что они не в курсе истории мирового акционизма, не в курсе истории мирового искусства. Лучше бы в школе этому обучать, а то на обложке учебника «Родная речь» картина «Утро в сосновом лесу» Шишкина. И это на протяжении 15 лет. А к тому времени и импрессионисты прошли, и экспрессионисты, и Энди Уорхол, а у тебя все мишки в лесу. Конечно, здесь любые акции будут вызывать взрыв мозга. Не может быть вкуса, который сформирован на неграмотности. И Шишкин – это хорошо, но дополнить Шишкина венским акционизмом и историей русского концептуализма было бы очень полезно. Потому что это все, безусловно, связано между собой, история искусства она же непрерывная и неостановимая.
- Наибольшее количество отзывов о Павленском звучало как «Ну какой же он художник?»
Дмитрий Врубель. Это тоже отсутствие образования. Художник воспринимается только как человек с кистью в руке. Причем не просто с кистью в руке, Шишкин воспринимается не как художник, а как волшебник. Потому что человек, который видит работу Шишкина, понимает, что он так не может. Шишкин так может по каким-то причинам, а зритель – нет. Это тоже от необразованности. Понятно, что можно и зайца научить лес с медведями рисовать. Это ремесло. А в случае с Павленским волшебства нет. А есть то, что и ты можешь сделать, но Павленский это делает, и он художник и не трус, а ты не делаешь. Ну и тебе нужно как-то решить эту проблему, ты же себя уважаешь, ты же «круче», чем Павленский. Поэтому Павленский – «говно и не художник». Что самое неприятное, у кучи моих коллег это вызвало негативную реакцию еще потому, что вся западная пресса написала об этой акции именно как о художественной акции художника Павленского, а не как о сумасшедшем, как они пишут, или хулигане, или человеке, который хочет прославиться любым способом. И они думают: «Я тут своим галеризмом или своим артом занимаюсь 30 лет, и обо мне молчат, а об этом говне сразу же написали». Это чистая, незамутненная зависть. Я вообще не видел, чтобы кто-то на 100 процентов эту акцию поддержал, все с какими-то оговорочками.
- Почему вы рисовали Павленского?
Дмитрий Врубель. С этими картинками то же самое, что и с портретами Толоконниковой. Я вдруг понял, что есть концерт в Храме Христа Спасителя, есть тюремный срок, есть мировая реакция на это и, в принципе, есть икона, но иконы нет. Я считаю, что если образ входит в традиционное изобразительное искусство – графику или живопись – это такой момент запечатления, погружения в историю искусства. Чтобы это все осталось в истории искусств не только в виде самого искусства, но и в виде отражения. То же самое с Павленским. Все то, что называется современным искусством, постоянно находится на своеобразном рубеже: возьмут в будущее или не возьмут? А так получается, что любая традиционная графика и живопись, даже самая отвратительная, будет стоить денег и в каком-нибудь музее она обязательно будет храниться. Так что это месседж сегодняшний и месседж внеисторический.