Илья Фарбер, сельский учитель

Дело Ильи Фарбера стало резонансным и объединяющим. В состояние шока оно повергло и либералов и державников. Если уж сам Максим Шевченко, а обвинить этого известного журналиста в либеральных настроениях никак нельзя, шокирован: « Ну, просто шок, честно говоря. Шок и абсолютное просто какое-то чувство беспомощности и апатии перед этой зловещей беспощадной бессмысленной юридической машиной. Понимаете, Илья Фарбер... мотивом преследования Фарбера со стороны ФСБ именно, которая его арестовывала по даче взятки, было то, что там были романтические отношения у этой женщины, которая была главой этого местного поселения. Она такая видная, красивая женщина (тут нет вопросов), но до Фарбера она ушла от одного из местных фээсбэшников, у которого был роман».

И гул блогосферы отнюдь не случаен. И у державников и либералов срабатывает инстинкт самосохранения. Семь лет и штраф в три миллиона по очень странному обвинению в получении взятки. Да, предвижу возражения моих критиков – мы в Омске, а Фарбера судят в Тверской области, какое нам до этого дело. Так вот, прямое. Завтра на месте Фарбера может оказаться любой из нас и не из-за дамы даже, а просто потому, что мы на кого-то не так посмотрели.

Итак, тюремная зарисовка Ильи Фарбера

«Вот уже почти два года меня держат за решеткой, в самых строгих условиях. Строже, чем на зонах особого режима. Перевозят в сопровождении усиленного конвоя, помещают в стакан автозака вниз головой, словно пытаясь изменить мое мышление. И на протяжении почти двух лет на всех заседаниях суда о продлении меры пресечения и прокуроры, и следователь сообщают суду, как под шарманку, одно и то же: что я опасен для общества, поэтому должен быть от него изолирован. Чем опасен – не сообщают. Просто – опасен. Удивительно. По-моему, это означает, что не я опасен, а они. Расследовать – толком не расследуют. Судить – толком не судят. Но изолировать надо. Очень странно.

Следователь, добиваясь изоляции меня от общества, по существу добивается того, чтобы я находился в обществе наемных убийц, сутенеров, живодеров, мелких воришек-паразитов и наркоманов, корчащихся от ломок. То есть, подразумевается изоляция только от той части общества, которую я сам себе раньше выбирал для общения, – в частности, от общества моих детей.

В документах, разумеется, об этой подозрительной замене одного общества на другое дипломатично умалчивается. «Изоляция от общества» – вот как написано. Значит, те, с кем я сижу – пустое место? А для них пустое место – я? И кто же тогда мы вместе – никто? А общество где?

Посадив меня к наркоманам и убийцам, следователь ходатайствует о том, чтобы моих маленьких детей поместили в приют для сирот. Детей, которые ни в ясли, ни в детский сад не ходили, а воспитывались мной на дому. Учились петь, танцевать, рисовать, конструировать, читать, играть на музыкальных инструментах, сочинять сказки, музыку и стихи… Занимались ушу... Много смеялись… В приют для сирот? Если уж переселять кого-то насильственно, то это сирот нужно в мою семью оформлять, а не моих детей делать сиротами.

Обвинение мне предъявлено в получении взятки. Сумма взятки – сто тридцать две тысячи шестьсот рублей. Каждый раз я не выдерживаю и смеюсь, слушая, как прокуроры, которые меняются, как перчатки, и следователь, которого никакими отводами не отвести – прилип, как банный лист, – повторяют друг за другом, что на свободе я могу «продолжить совершать преступления». Предполагается, очевидно, что, находясь под домашним арестом, я начну брать еще более смешные взятки у своих малолетних детей и у своих пожилых родителей. Или, гуляя под подпиской о невыезде, соглашусь (имея преступный, конечно же, умысел) взять деньги у предложившего мне их ни с того ни с сего прохожего. А что, очень правдоподобно.

Всем известно, что получить взятку, не занимая административной должности, также невозможно, как невозможно занять административную должность, будучи подследственным или подсудимым. Так как же я могу «продолжить совершать преступления»? Но судья оставляет меня в тюрьме до следующего заседания о продлении. И так без конца.

Одно такое заседание проходило 1 апреля, в День Смеха, и фамилия прокурора была Гнусарёв, а фамилия судьи – Варашев. И следователь Савенков, привстав на цыпочки, чтобы его было лучше видно и слышно, больше получаса делился с судом плодами своего воображения на тему моей опасности. Заодно следователь сказал, что я «способен скрыться с целью уйти от ответственности». Уйти от ответственности? Получается, что самому содержать себя и свою семью, воспитывать детей и заботиться о родителях – это означает от ответственности уйти; а лежать на боку в тюрьме на полном обеспечении и ни за что не отвечать – это означает ответственность нести. По мне, так наоборот. Но, может быть, 21 месяц глядя на мир из клетки и разъезжая вниз головой в железных стаканах, я уже начал сходить с ума.

Ответственность – это сидеть в тюрьме, где тебя кормят, поят и спать укладывают, будят и водят на прогулку. Вот где она зарыта, ответственность. К чему зарабатывать деньги и о ком-то заботиться? Твои дети – в приюте для сирот, то есть тоже на всем готовом. Родители – в доме престарелых. Это благотворительность такая со стороны государства или я шпионов разоблачаю?

Кому выгодно, чтобы я слышал вместо первых вопросов своего двухлетнего сына хриплый мат полусумасшедшего алкоголика-браконьера?

Как бы я ни захотел скрыться – лучше, чем скрывает меня сам следователь, у меня не получилось бы. Он меня скрывает не только от труда и от какой-либо ответственности, но даже от солнца, от луны и от звезд.

Почему следователь помогает мне скрываться? Как по вине следователя, прокуроров и судей в этой ситуации выглядит государство? Моих любимых детей на два года беспричинно изолировали от отца, моих любимых родителей – от сына, моих любимых учеников – от преподавателя, моих любимых женщин – от возможности родить со мной здоровых, красивых и талантливых детей…

В чем все они виноваты, по мнению прокуратуры? Впрочем, вопрос риторический, потому что прокуратура может ответить так, что лучше бы не отвечала вовсе.

Почему не подписка о невыезде? Почему не домашний арест? Почему не залог?

Вся абсурдность предъявленного мне обвинения заключается в том, что меня обвиняют в совершении за взятку незаконных действий в пользу взяткодателя с подачи заявления самого «взяткодателя»! Понимаете? Вот почему меня все еще никак не осудят и почему никогда не смогут осудить законно, не прибегая к разного рода нарушениям в виде фокусов, как было на первом судебном процессе.

Разбирательство Тверского Областного суда до коликов напоминало гастроли областного цирка. Одно только выступление федерального судьи Андреева чего стоит: есть подсудимый – нет подсудимого!.. Але-оп – и меня нет уже в зале, где меня судят!.. Или номер известного прокурора Верещагина, поразившего публику своим феноменальным слухом. «Я, например, явно расслышал тридцать хрустов пятитысячных купюр в этой тишине!» Моя адвокат по назначению, старушка, много повидавшая на своем веку, от этих номеров слегла с гипертоническим кризом. Зрители протестовали. Но факир взмахнул чудесным молоточком, и зрителей тоже – как не бывало! Зря: приговор был такой, что публика слушала бы его, зависнув в воздухе и раскрыв рты от удивления. Восемь лет строгого режима и штраф три миллиона двести тысяч рублей! И это еще не все: лишение права занимать административно-хозяйственные должности сроком на два года! На два года! Сто лет бы их не занимать!

Кстати, по поводу этих должностей пресловутых. Взяточник – это тот, кто хочет получать деньги, не зарабатывая их своим трудом, – другими словами, это человек, любящий халяву и стремящийся к тому, чтобы у него «все было», а он при этом почти ничего не делал. Так не логичнее было, подозревая в получении взятки, не сажать меня на полный пансион в следственный изолятор, а, лишив административной должности на период следствия, оставить лицом к лицу с суровыми требованиями вольной жизни: одень, накорми, обучи, оплати коммунальные услуги и так далее? А то, получается – хотел взяточник поменьше работать, его до суда и наградили полнейшим бездельем, абсолютно безнаказанным. Разве это борьба со взяточниками? По-моему, это как раз их тепличное разведение и забота о сохранении вида.

Горохов, подавший на меня заявление в ФСБ, в своем заявлении утверждал, что выполнил все условия контракта, то есть сделал все идеально. А я, мол, отказываюсь подписать акт приемки выполненных работ, вымогая за подпись взятку в размере 100 тысяч рублей. Сотрудники ФСБ меня задержали с криками «стоять, чурка …баный» сразу после того, как Горохов передал мне 132.600 рублей. Следствие установило, что Гороховым были не выполнены условия контракта почти на миллион рублей. Таким образом, стала очевидной заведомая ложь Горохова в поданном на меня заявлении. После этого логично привлечь к суду Горохова, а меня отпустить восвояси или хотя бы в Мошенку, доделывать этот горемычный клуб, до сих пор к уму не притянутый.

Но следствие Горохова к ответственности не привлекло и меня не отпустило, а поступило самым невероятным макаром: Горохова следователь сделал «невидимкой», сняв с него статус потерпевшего и не присвоив никакого иного, а мне на основании показаний «невидимки» предъявили обвинительное заключение.

Во время предварительного следствия названная Гороховым сумма в 100 тысяч рублей хитро превратилась в названную мной и фактически переданную сумму в 132 тысячи 600 рублей. Следователь Савенков думает, что никто этого не заметил.

В итоге обвинение выглядит наинелепейшее.

Горохов допускает нарушения почти на миллион рублей и предлагает мне за взятку в размере 132.600 закрыть глаза на это его мошенничество, то есть подписать акт приемки выполненных работ, на что я якобы соглашаюсь, а Горохов, вместо того, чтобы потирать руки от радости, подает на меня заявление в ФСБ, обвиняя меня в отказе от подписи да к тому же – в вымогательстве взятки.

Как мне известно от Оксаны Владимировны Сафарян, которая три месяца была моим адвокатом, во время проверки фирмы Горохова сотрудники УБЭП обнаружили целую кучу похожих нарушений на огромные суммы, но… простили Горохова и замяли результаты проверки. Сам Горохов за этот период сильно похудел и поиздержался, и в суде на мой невинный вопрос: «Скажите, пожалуйста, сколько всего вы затратили денег на ремонт Мошенского Дома Культуры» побагровел, изогнулся в мою сторону и, забыв совершенно, где находится, прорычал: «Сколько надо, столько и потратил!». Кто бы сомневался. Но я утверждаю, что на ремонт можно было затратить гораздо меньше, чем в результате оказалось «надо». Разумеется, на честный ремонт. Еще и навес над крыльцом Дома культуры можно было сделать в подарок деревенским жителям.

В общем, невыгодно было Горохову писать заявление в ФСБ, если я соглашался принять работу за взятку. Почему же никто не обращает на это внимание? Помните, как говорил Юрский Шарапову: «Ну это же ясно, ясно, ясно, ясно, ясно!».

Все логично и правдоподобно только в одном случае: если я – отказывался от взятки, и Горохов, «нашкодив», опасался, что я не приму у него работы, из-за чего он не сможет получить из бюджета поселения два с половиной миллиона. Тогда Горохов накануне возврата тех денег, которые был мне должен, оговаривает меня в совершении особо тяжкого преступления (получение взятки с вымогательством) и сотрудники ФСБ меня тактично задерживают, а суд по столь серьезному обвинению отправляет меня в тюрьму. И пока я в тюрьме, Горохов, насвистывая «Владимирский Централ, ветер северный» (это у него было вместо гудков на телефоне), получает бюджетные деньги, и – «тю-тю», как говорил мой дедушка. Вот именно так оно все и было на самом деле, скажу вам по секрету.

Назначенный мне следователем адвокат, Валерий Иванович Иванов, раньше работал прокурором. Ознакомившись с материалами моего уголовного дела, он пришел ко мне в СИЗО очень возбужденным. Поздоровавшись, сразу подозвал меня поближе к разделительному стеклу:

– Вы знаете, это возмутительно! Это ни в какие ворота не лезет! Все же сфабриковано против вас, Вы же абсолютно невиновны, так! Профессионал старой закалки, он говорил это шепотом, но так горячо, что стекло между нами запотело. На мой вопрос, чего же мне ждать от очередного суда, Валерий Иванович как-то странно обмяк, отвел глаза, изобразил на своем лице печальный рок и откровенно ответил:– Вас, конечно, осудят. Лет на шесть, не больше, так. – Я возмутился – каким образом, если я не виновен? – Понимаете, так, это такая машина… Вот Вы – тонкий, творческий человек, поэтому не понимаете… Это – машина, в которую если уже попал… Ну все, так, хватит, нечего меня пытать! По-моему, этот адвокат, который раньше был прокурором, слишком много знает. Недаром же он шептал. Пока не поздно, его нужно спасать. Машина – это, конечно, да. Наверное-скорей всего-вероятно-сто процентов-точно. Но какая-то, сдается мне, диверсантская машина, вражеская, раз она наше государство разрушает. Может быть, пора ее остановить? Есть такая команда у капитанов, называется «СТОП МАШИНА». Может быть, уже СТОП? Куда капитан смотрит? Почему нужно обязательно обвинить человека, только тогда этой машине хорошо? Даже если доказательств недостаточно, все равно – человека уже задержали, оскорбили, посадили в тюрьму, продержали в тюрьме не один год, – стало быть, надо осудить. Как его оправдаешь и выпустишь – получится, что зря задерживали.

А другой человек в больницу попал с подозрением на что-нибудь серьезное. Полежал, обследовали, выяснили: здоров, слава богу, иди гуляй. Нет! Не слава богу, стоять, руки за спину, глаза в стену, – потому что надо хоть что-нибудь у него вырвать или отрезать. Хотя бы гланды какие-нибудь или аденоиды. Не зря же обследовали, наблюдали, не зря же, в конце концов, он столько времени в реанимации валялся.

Ну, разве ж это правильная машина? По-моему, вражеская».